Вдоль садовой ограды малина и смородина росли так тесно, что казалось, там больше не поместиться и травинке, но крапива, видно, так не считала: ух, сколько ее там было!
Там-то и жила Гусеница.
Жила она на самом большом кусте крапивы и с утра до ночи жевала крапиву - это было все, что она умела делать, бедняжка!
Но не подумайте, что она жаловалась на свою судьбу. Ничего подобного!
- Ах, как хорошо жить на свете, когда крапивы вдоволь! - приговаривала она в те редкие минуты, когда переставала жевать. - Да, это и называется - жить в свое удовольствие! Как хорошо!
А кругом и правда было так хорошо!
Солнце с каждым днем поднималось все выше, сияло все ярче, грело все сильнее - и на земле все старались ему подражать: деревья, кусты и травы тянулись в вышину; речка сверкала так, что больно было смотреть; все теплее становился ветер, а луг покрылся тысячами маленьких желтых солнышек - это расцвели одуванчики.
Что говорить - была весна!
Но Гусеница и знать не желала о весне.
Она никогда не оглядывалась вокруг. Она смотрела только на крапиву, видела только крапиву, думала только о крапиве и жевала, жевала, жевала крапиву...
Даже Лесной Клоп, который жил по соседству, на ветке смородины, находил, что это чересчур.
- Конечно, еда - дело важное, - объяснял он Тлям, сидевшим под листом, - но нельзя же из-за еды - тем более из-за крапивы - забывать обо всем на свете! Где, спрашиваю я, где у этой Гусеницы высшие, духовные интересы? Тут ими и не пахнет!
И Тли, хотя они и ничего не понимали в этих рассуждениях, хором поддакивали Клопу: ведь сам-то Клоп, что и говорить, умел не только есть, но и пахнуть, да еще как - особенно когда волновался. А он всегда волновался, если ему возражали...
Но Гусеница и не думала волноваться. Она, можно сказать, и ухом не вела (тем более что ушей у нее не было).
- Я выше этих пересудов, - ворчала она. - Я занимаюсь делом, а на всех остальных мне наплевать!
Спору нет, свое дело она знала: ведь далеко не каждый сумеет с утра до ночи глодать сырую крапиву и ни разу не обжечься! И все-таки... И все-таки, по-моему, ей не следовало так презирать всех остальных! Например, птиц.
- Поют, - сердито ворчала она, когда птицы распевали свои лучшие песни. - Поют и чирикают! Пустозвоны! Песнями сыт не будешь!
- Ах, нет! Петь - это так прекрасно! - вздохнул молоденький Кузнечик, который умел играть на своей скрипочке одну-единственную ноту. - Я бы так хотел петь, как птица!
- Ну и пой! Пой на здоровье! - хихикнула Гусеница. - Можешь даже летать! Самое подходящее занятие для пустозвона!
- А... ведь... когда-нибудь... и ты... будешь... летать, соседка... - раздался чей-то медленный, скрипучий голос.
Гусеница так изумилась, что даже оглянулась.
Это говорила мудрая старая Улитка. К ее словам нельзя было не прислушаться: все знали, что она старше всех на свете - ей было два, а то и три года - и она много повидала на своем веку.
- Это вы мне? - спросила Гусеница.
- Да... да... именно тебе... Когда-нибудь у тебя вырастут крылья, и ты... будешь... летать... почти... как...
Но Гусеница не дала ей договорить.
- Какая чушь! - крикнула она. - Я - летать? Нет уж, спасибо! Да ни за что на свете! Пусть этой чепухой занимаются птицы! Бессмысленные, пустоголовые твари!
- Ты бы... поосторожнее... о птицах... - проговорила Улитка, опасливо втянув рожки. - Ведь... они... могут... тебя съесть!
Тут Гусеница чуть не подавилась от возмущения.
- Съесть меня? - крикнула она. - Съесть меня? Меня никто не может съесть! Я волосатая и очень-очень противная на вкус! - с гордостью проговорила она, немного успокоившись. - Это видит всякий, у кого есть глаза! Да! Меня никто не может съесть! Есть - это мое дело!
И она было уже собралась заняться своим делом, как вдруг...
Как вдруг что-то огромное, страшное с шумом и свистом налетело на нее. Гусеница почувствовала, что ее стиснули, подхватили и понесли высоко-высоко, в самое небо...
«Ну что ж, попила, поела - недаром жизнь прожила», - мелькнуло у Гусеницы в голове. Бедняжка решила, что пришла ее смерть...
На самом деле это был Скворушка, совсем молоденький, желторотый: он даже не знал, что таких гусениц не едят, и был очень горд своей добычей.
- Мама, мама! Гляди, чего я нашел! - крикнул он, усаживаясь на ветку перед скворечником, прибитым на очень высокой елке.
Из скворечника выглянула мама Скворчиха.
- Брось немедленно эту гадость! - строго сказала она. - Ох уж эти дети! Всякую дрянь тащат в рот! Брось сейчас же, а то у тебя живот заболит.
Скворушка, к счастью для себя - а особенно для Гусеницы! - был послушным ребенком. Он немедленно выпустил Гусеницу из клюва, и она стремглав полетела вниз.
Но, надо отдать ей справедливость, она не потеряла головы: падая, она успела выпустить шелковинку, и чем длиннее становилась шелковинка, тем плавнее становилось падение. А вскоре шелковинка зацепилась за сучок. Гусеница ловко подтянулась и наконец, слегка помятая и очень испуганная, уселась на сучке и смогла перевести дух.
Чуть-чуть отдышавшись, она почувствовала сильный голод и огляделась в поисках своей любимой крапивы.
И она увидела...
Она увидела луг, и речку, и лес за рекой - весь мир, большой и широкий мир, в котором она родилась и выросла и которого никогда не замечала.
- Сколько крапивы! - вырвалось у нее. - Я и не знала, что на свете так много крапивы!
- Извините, вы что-то сказали? - спросил чей-то бас у нее над самым ухом (хотя ушей у нее, как вы помните, не было).
Гусеница вздрогнула и обернулась.
Возле нее сидел Жук, такой большой, что просто странно, как это она не заметила, когда он появился. Он был весь закован в блестящий темно-коричневый панцирь, а на голове у него торчала пара длинных, грозных рогов.
- Я сказала, как много крапивы, - объяснила она, против обыкновения, довольно вежливо: уж очень внушительный вид был у Жука.
- Крапивы? Где? - переспросил Жук удивленно.
- Ну, всюду! - Гусеница повела головой.
Но Жук продолжал недоумевать.
- Если вы имеете в виду вот это, - показал он вперед, - то это вовсе не крапива! Это речка!
- Да нет! Вон там, наверху!
- Наверху? - засмеялся Жук. - Это небо! Уверяю вас, там нет никакой крапивы!
- То-то, я смотрю, цвет какой-то странный, - согласилась Гусеница. - А вон там, впереди? Там все зеленое - это, уж конечно, крапива!
- Да что вы, - удивился Жук, - это же лес! Лес!
- Это еще что такое? - буркнула Гусеница. Ей стало уже неинтересно слушать.
Но Жуку, видно, понравилось объяснять.
- Лес - это замечательная вещь! - с воодушевлением продолжал он. - Это много-много деревьев, и кустов, и трав, и... и всего, чего душе угодно!..
- Значит, там-то есть крапива? - перебила его Гусеница.
- Еще бы! - ответил Жук. - Крапивы там хоть отбавляй! Но что крапива! Там есть вещи гораздо повкусней! Например, ягоды! Земляника! Или листья на березах! Объедение! Куда лучше крапивы!
- Сомневаюсь, - сухо сказала Гусеница.
- Уверяю вас! - горячо продолжал Жук, - Хотите, полетим туда! И вы сами убедитесь!
Гусеница пробормотала что-то невнятное. Ей почему-то было стыдно признаться, что она не умеет летать.
Но Жук ничего не заметил. Он был занят: приподняв жесткие блестящие надкрылья, он развернул пару чудесных прозрачных крыльев и загудел, накачиваясь воздухом, - так делают все жуки, готовясь в полет.
- Полетели! - крикнул он наконец, и Гусеница осталась одна...
- Подумаешь, расхвастался, надутый! - обиженно сказала она. - У меня тоже будут крылья! Вот!
- Вы были правы, соседка, - сказала она Улитке, когда, после долгого и трудного путешествия по стволу елки, добралась наконец до родной крапивы и утолила первый голод (люди в таких случаях говорят «заморила червячка», но, конечно, Гусенице это выражение вряд ли бы понравилось).
- Права?.. Я всегда права... А ты... о чем, соседка? - спросила Улитка.
- Я поняла, что мне нужны крылья! Я очень рада, что они у меня будут! И поскорей бы! Ведь тогда я полечу и съем весь этот вкусный... как его... ага, лес!
Улитка только покачала головой. Зато Лесной Клоп, который с интересом прислушивался к их разговору, с довольным видом сказал:
- Не говорил ли я? Не говорил ли я, что, когда она повидает свет, у нее сильно расширится кругозор?
И Тли, хотя и не могли припомнить ничего подобного, разумеется, дружно с ним согласились, чтобы не волновать Клопа...
Гусеница их уже не слушала: она принялась грызть крапиву. Ведь теперь ей еще больше хотелось вырасти и поскорее стать крылатой.
Но хотя грызла она свою крапиву с прежним аппетитом и крапивы было по-прежнему вдоволь, не все оставалось по-прежнему.
Одуванчики давно отцвели и облетели; на лугу появились новые цветы; вскоре отцвели и они - ведь цветы живут так недолго.
Изменилась и сама Гусеница. Она очень выросла - и не мудрено, ведь на аппетит она никогда не могла пожаловаться! А главное, она стала совершать поступки, которых от нее никак нельзя было ожидать!
Порой, например, она переставала грызть крапиву, поднимала голову и озиралась, словно чего-то ждала. А иногда она даже всползала на самую верхушку куста и подолгу смотрела вдаль.
Конечно, она бы ни за что и никому - даже самой себе! - не призналась, что ей хочется снова увидеть небо, и речку, и луг, и лес...
Но вокруг ничего не было видно, кроме листьев крапивы - крапива тоже очень разрослась к этому времени! - и Гусеница спускалась вниз и со вздохом принималась грызть самый большой и сочный крапивный лист.
А однажды Гусенице приснился сон. Кто бы мог подумать! Да, да, самый настоящий сон!
...Она вдруг стала большая-пребольшая; кожа на спине у нее лопнула, приподнялась - точь-в-точь как у Жука! - развернулись два огромных перепончатых крыла, и она взлетела!
Вот она кружит над елкой - скворцы в ужасе прячутся в свой скворечник, а Гусенице и нет до них дела: мерно взмахивая могучими крыльями, она летит над лугом, над речкой - туда, к далекой синеющей полосе леса.
Вот-вот она будет там... Остается всего несколько взмахов... Но тут с шумом и свистом налетает страшный вихрь... крылья обрываются... и она падает... падает... падает...
Она проснулась, вздрогнув, и от ее резкого движения что-то полупрозрачное, легкое, как мушиное крыло, сорвалось с листа и, покачиваясь, медленно, плавно опустилось на землю. Ее крыло!
Но нет, это была всего-навсего ее старая шкурка. Гусеница так выросла, что уже не помещалась в ней, и шкурка лопнула и свалилась...
Так, значит, она просто-напросто перелиняла во сне? А крыльев у нее все нет? Да и будут ли они когда-нибудь? Ведь время идет и идет...
Да, время шло и шло. И хотя лето было в самом разгаре, и солнце, казалось, грело сильнее прежнего, и на смену отцветшим цветам приходили все новые - что-то ушло вместе с ушедшей весной.
Гусеница и сама не понимала, что ей чего-то не хватает, как однажды у нее вдруг вырвалось:
- Как жаль, что птицы больше не поют!
Она тут же испуганно оглянулась - не слышал ли кто ее странных слов?
Слава богу, кажется, никто не слыхал? Хотя почему Лесной Клоп так сердито на нее смотрит? И почему все Тли дружно захихикали тоненькими голосами?
Ну что ж, она заслужила насмешку! Подумать только, что она - она! - могла сказать такую вещь!.. Нет, надо выкинуть все эти глупости из головы.
И в этот самый день прилетел откуда-то первый желтый лист.
А потом желтых листьев стало много-много, и они начали падать; все чаще накрапывал дождь, ветер становился все сильнее и холоднее, и даже солнце ничего не могло с этим поделать...
И наконец наступил роковой день: день, когда Гусеница почувствовала, что она больше не хочет - не может! - есть.
Да, да! Вялая, сонная сидела она на листе - на большом, сочном, аппетитном листе! - и, вместо того чтобы грызть его, вяло и сонно, словно от нечего делать, обматывала сама себя шелковинкой.
- Смотри-ка! - взволнованно сказал Лесной Клоп. - Наша соседка-то, видно, помирает! Перестала есть! Ну что ж, я всегда говорил ей, что фантазии до добра не доведут! Но кто в наши дни слушает разумные советы!
На этот раз Тли даже не поддакнули ему: они только еще глубже уткнули носы в мякоть смородинного листа. Да и неудивительно: Клоп действительно очень разволновался!
А Гусенице было уже все равно. «Может быть, я и правда умираю, - сонно подумала она. - Значит, у меня так и не будет крыльев... Ну что ж... хотя жаль... жаль...»
Кто знает, о чем она жалела...
Но она не умерла. Вяло и сонно, но упорно она продолжала до поздней ночи обматываться шелковинкой.
А когда настало утро, Гусеницы на листе крапивы уже не было. Зато под листом, крепко-накрепко привязанный к толстому стеблю, висел плотный шелковистый кокон.
Так прочно был он устроен, так надежно прикреплен, что ему были не страшны ни дожди поздней осени, ни снег, падавший вокруг, ни метели, завывавшие в голых ветках, ни морозы, от которых порой замертво падали голодные пташки и трещали, лопаясь, стволы деревьев.
Прошла зима; с сосулек закапали первые слезинки - сосулькам было жалко, что зима проходит; набухли почки на деревьях; на проталине выглянул первый подснежник - кокон все висел и висел, неподвижный, застывший, словно неживой. Может быть, и правда там не было никого живого?
Но едва раскрылись одуванчики на лугу, с кокона слетела верхушка и какое-то странное существо неуклюже выползло наружу и уселось на сухом листе.
Боже, какое жалкое это было создание! Мокрое, беспомощное, все измятое, и вдобавок на спине у него висели две сморщенные, тоже мокрые, тряпочки!
Но солнце, доброе весеннее солнце, для которого все равны, поглядело на него так же ласково, как на самый прекрасный цветок; и под его теплым взглядом морщинистые лоскутки расправились, развернулись - и ослепительными красками засияла пара чудесных крыльев!
Да, никто бы не узнал в этой прелестной Бабочке нашу старую знакомую - Гусеницу!
Да и кому было ее узнавать? Ведь ни Кузнечика, ни Лесного Клопа, ни Тлей давно не было на свете...
И все-таки кто-то ее узнал.
- Ну, что... соседка? - прозвучал скрипучий медленный голос. - Вот... видишь... у тебя... теперь... есть крылья...
- Ах, здравствуйте, милая Улитка! - отвечала Бабочка. - Да, да, у меня теперь и правда есть крылья! Крылья!
- И ты... можешь... полететь... и сгрызть весь... лес... как ты... собиралась...
- Сгрызть? - удивленно приподняла крылышки Бабочка - Что это значит - сгрызть?
Улитка тихонько хихикнула.
- Ах, да! - вспомнила Бабочка. - Помню, помню! Но почему-то мне совсем не хочется грызть! Да и нечем, по правде говоря! - смущенно засмеялась она.
Она говорила правду: вместо зубастого рта у нее теперь был нежный, тоненький хоботок, пригодный разве для того, чтобы пить цветочный нектар.
- Без... еды... долго... не протянешь... - начала было Улитка, но Бабочка не дослушала ее.
- У меня есть крылья! Крылья! - ликующе повторяла она. - Я могу лететь, куда хочу, и любоваться всем на свете! Ведь крылья... ведь для того и даются крылья, правда?
И Улитка - впервые на своем долгом веку - не знала, что сказать.
Она еще обдумывала свой ответ, когда рядом с Бабочкой опустился на листик молоденький Мотылек.
Он был горд и взволнован: ведь это был первый его полет, и даже когда он сел на листик, крылышки его так и ходили!
- Полетим? - крикнул он, заметив Бабочку.
- Полетим! - радостно откликнулась она.
Оба вспорхнули и полетели туда, где на лугу пестрели цветы, где ослепительно блестела речка, где вдали синела зубчатая полоса леса, - оба юные, сами прелестные, как два цветка...
А Улитка все думала...