Ехал-возвращался царь домой. Куда, зачем ездил — нам не сказано, и мы вам врать не будем. А только дома долго не бывал. Уже и до родных мест недалеко, да задержался в пути царь — в большое село свернул, где в тот день ярмарка была. Походил по торгу, приценился, поторговался, а купил всего три солёных рыбины. Страсть он любил солёную рыбу! Не удержался, сразу все три и съел.
Едет дальше, а жажда ему грудь огнём печёт, да где в голой степи воды сыскать! Как на грех, и день жаркий выдался, солнце так и палит, на небе ни облачка…
Но вот пошла дорога вверх, на крутой холм. До вершины добрался, глядит — глазам не верит. У самой дороги криница чистой воды полна, прохладой от неё так и веет. Никогда на этом холме в безводной степи криницы не бывало!
Царь долго не раздумывал, спешился, наклонился, студёную воду пьёт — не напьётся. Вдруг неведомо что, неведомо кто — хвать его за бороду! Держит, не отпускает. Испугался царь, закричал:
— Эй, ты там, отпусти!
— Не отпущу, — голос из криницы отвечает. — Тогда отпущу, когда пообещаешь отдать самое дорогое, что у тебя есть.
Принялся царь гадать:
— Есть у меня восьмёрка коней, таких, что сам не езжу, берегу. Только выведу из конюшни, полюбуюсь да обратно в стойло ставлю. Не их ли ты захотел?
— Не коней хочу, — говорит голос.
— Есть у меня восьмёрка волов круторогих…
— Не надо мне твоих волов!
— Ну, возьми овец отборных, шерсть у них длинная и мягкая, не хуже шелков заморских.
— Нет и нет… — твердит тот неведомый.
— Уж не до жены ли моей ты добираешься?! — ужаснулся царь. — Красавица она у меня, каких свет не видывал. — Только не отдам я её ни за какие сокровища, за неё и жизни не пожалею.
Да зачем мне жена твоя! — засмеялся тот, что в кринице сидел. — Обещайся то отдать, чего сам не знаешь.
Тут и царь засмеялся.
— Коли я не знаю, так чего оно стоит!.. Бери, не жалко.
Отпустил неведомо кто царскую бороду. Царь на коня вскочил и хлестнул его плёткой. Домой спешит.
Не знал царь, не ведал своей радости, что бедой обернулась. Пока он в отлучке был, родились у него двойнята — сын да дочка. И росли они не по дням, а по часам, не по часам, а по минутам.
Царица мужа поджидала, издалека завидела, выбежала встречать. А дети впереди бегут, охота им на родного отца поглядеть.
Подскакал царь поближе, да как понял, что тому, в кринице, отдать должен, так без памяти с коня на землю и пал.
Царица над ним убивается, приговаривает:
— Или с дороги притомился, муж мой милый, или беда какая случилась?! А может, деткам так обрадовался?!
Открыл царь глаза. Заплакал и всё жене рассказал. Жена говорит:
— Что ж, муженёк, надо детей спасать. Давай их в подпол спрячем да пол глиной замажем. А сами в поле, в стогу соломы схоронимся. Если и найдёт нас тот окаянный, неведомый, мы и ответ держать станем. Только бы деток уберечь!
Как задумали, так и сделали. Оставили детям припасу разного, питья побольше, крышку подпола вровень с полом глиной покрыли — ни следа, ни щёлочки не сыщешь. И ушли.
Через недолгое время пожаловал змей крылатый, тот, что в кринице сидел.
— Эй, царь, — кричит страшным голосом, — отдавай обещанное!
А в ответ ни отзыва, ни словечка, только эхо раздаётся… Вошёл змей в хату…
А надо вам сказать, что в те поры цари ещё себе дворцов не строили. У всех хаты были простые, мужицкие, разве что у царей размером побольше.
Осмотрелся змей — никого нет и спросить некого. Да на то змей змеем и прозывается, хитрости у него на весь свет хватит.
Подполз к кочерге, что в углу стояла, и спрашивает:
— Кочерга, кочерга железная, куда царь своих детей подевал?
Кочерга отвечает:
— У меня царь — хозяин добрый, возьмёт меня, загребёт жар в печи и назад в угол поставит. Я себе там стою, знать ничего не знаю…
Змей у помела спрашивает:
— Помело, помело любезное, куда царица своих детей подевала?
— У меня царица — хозяйка добрая, возьмёт меня, золу горячую в печи разметёт под хлебы и назад под припечек положит. Я себе там лежу, знать ничего не знаю.
Всех в хате змей повыспрашивал, ухваты-рогачи, топор-колун, что дрова колет, миски, горшки, ложки допрашивал — ни у кого правды не дознался. Под конец у долота стал допытываться. Долото отвечает:
— У меня царь — хозяин добрый, возьмёт меня, дырку, где надо, продолбит и на место положит. Я там лежу, знать ничего не знаю.
Захохотал змей:
— Да ты на себя посмотри. Добрый-то твой хозяин так по тебе молотком колотит, что всю голову тебе расплющил!
Всполошилось долото:
— А ведь и правда! Ну, так скажу тебе: возьми меня, брось через плечо. Где я в пол глиняный воткнусь, там и ищи царских детей.
Добрался-таки змей окаянный до бедных деток, как ни просили, как ни плакали, схватил и унёс их. А перед тем дохнул огненным дыхом и дотла хату спалил.
Прибежали царь с царицей, пожар завидев, да поздно — ни детей, ни жилища нет. Разорвалось у царя сердце от горя, и пал он мёртвым. Застонала-закричала царица, как чаечка, что птенцов вывела при торной дороге да разом под колёсами обоза чумацкого и деток и гнездо потеряла. Побилась она, поголосила и тоже померла.
Вот змей нёс-нёс детей, притомился, лёг отдохнуть. Один глаз закрыл, другим смотрит, царевича с царевной сторожит. Да сморил змея сон, оба глаза у него закрылись.
Вдруг, откуда-ниоткуда взялся, конь златогривый перед царскими детьми остановился, копытом о землю ударил.
— Вы — спрашивает, — тут по воле или по неволе?
— По неволе, — отвечает царевич, — да по горькой доле.
— Ну, садитесь ко мне на спину, ускачем от змея.
Несутся по степи, ветер за ними поднимается, ковыль гнет, перекати-поле гонит.
Далеко ускакали. Да проснулся змей, детей хватился и кинулся вслед беглецам. Летит, огнём пышет, на пять вёрст впереди себя траву поджигает.
— Ой, коник-братик, — царевич кричит, — жжёт-припекает, пропадём мы, и ты с нами ни за что пропадёшь… Бросай нас!
— Не брошу! — конь отвечает, а у самого уже хвост дымится.
Обхватил царевич сестру покрепче, с ней вместе с коня спрыгнул. Ускакал конь без седоков, а пламя разом сгасло. Вот-вот змей опять их поймает, уже и лапы растопырил…
Вдруг, откуда-ниоткуда взялся, шмель прилетел, загудел громко и ужалил змея в правый глаз. Завопил змей дурным голосом, по земле катается от боли, а шмель подхватил царевича с царевной и крыльями замахал.
Опомнился змей, глаз протёр и опять в погоню. На десять вёрст впереди себя огнём всё палит. Да со шмелем справиться не просто. Змей траву подожжёт, шмель повыше поднимется, змей поверху пламенем дохнёт, шмель ниже опустится. А всё же настигает их змей.
— Брось нас, шмель-братик, — царевич кричит, — вон у тебя уже нижние крылышки задымились!
— Не брошу! — шмель отвечает, а сам из последних сил летит.
Вдруг, откуда-ниоткуда взялся, вол бредёт, не торопясь клешнятые копыта переставляет. Повернул рогатую голову и говорит:
— Ну, шмель своё дело сделал, садитесь теперь ко мне на спину.
Обхватил царевич сестру покрепче и на землю соскочил. Улетел шмель, а царевич волу говорит:
— Конь от змея с нами не ускакал, шмель не смог унести; как же тебе, неторопкому, с ним тягаться?
— А коли будешь на пустые слова время тратить — и впрямь к змею в пасть угодишь, — отвечает вол. — Садитесь-ка мне на спину, там видно будет.Посадил царевич сестру на воловью спину, сам сел, за рога крепко держится.
Посадил царевич сестру на воловью спину, сам сел, за рога крепко держится. Вот диво-то: ступит вол шажок — позади верста, а не вершок, ступит второй — нет версты под ногой, а как споткнется — три версты пронесётся. Брели, брели, змея далеко позади оставили и добрели до синего моря.
«Тут нам и пропасть, — думает царевич, — по воде-то волу не пройти. А змей — вон он, догоняет уже!»
Вол царевичу говорит:
— Вынь из-за рукава платочек, что мать тебе вышила, да махни им перед собой.
Махнул царевич платочком, мигом через море мост построил-ч ся. Пошёл вол по мосту, а змей уже на берегу огнём пышет.
— Махни-ка скорее платочком назад через плечо, — вол приказывает.
Послушался царевич, мост позади них с громом-треском рассыпался, в воду рухнул. Завопил змей, заметался по берегу, видит свою добычу, а достать не может. Вол рогами качает, по целому мосту ступает, а как пройдёт вперёд, мост позади упадёт. Так и перебрались на тот берег моря.
На том берегу лес растёт дремучий, а на опушке хата стоит. Убрана, прибрана, белой глиной побелена, камышом крыта.
— Вот тут и живите, — вол брату и сестре говорит. — Я, что обещал, выполнил. Прощевайте, то ли свидимся, то ли не свидимся.
Живут брат с сестрой. Царевич лук смастерил, на охоту ходит, царевна по хозяйству хлопочет. Уже ведь не дети они — царевич юноша статный, сильный да ловкий, а царевна в мать пошла — хороша собой, хоть весь свет обойди, другой такой не сыщешь. Так бы и жили, если б не ворог лютый, змей окаянный.
Вышла раз царевна на берег бельё постирать. А змей с того берега моря её завидел и кричит:
— Эй, девица-красавица, давно я на тебя гляжу, всё одна ты да одна, не с кем бедняжке и словом перемолвиться.
— У меня брат есть, — царевна отвечает.
— Что брат?! Он целыми днями по лесу рыщет, молодецкое сердце охотой тешит, а твоя краса вянет-пропадает, никто её не видит. Вот кабы я рядом был, любовался бы на твоё белое личико, на чёрные брови, ласковые бы речи тебе говорил.
— Что ж делать, — вздохнула царевна, — такая моя доля. Ты на том берегу, я на этом, а меж двумя берегами море лежит.
— А ты вымани-выпроси у брата материнский платочек, махни им, я и переберусь.
Ох, глупое сердце девичье, от льстивых речей тает, зла не чует! Как вернулся брат домой, царевна ему говорит:
— Ничего-то у нас от отца с матушкой не осталось, никакой памяти, только платочек вышитый. Гляди, в лесу потеряешь — и того не будет. Лучше мне отдай, я его спрячу.
— И то правда, — царевич сказал.
Вынул платочек из-за рукава и сестре отдал.
На другой день с утра, едва брат на промысел отправился, царевна к морю побежала. Махнула платочком, мигом мост с берега на берег перебросился. А змею того и надо. Вот он уже перед красавицей стоит. Да не змеем поганым перед ней предстал, а напустил ей туману в очи, и увидала она его добрым молодцем, краше брата он ей показался. Принялся змей ей нашёптывать, брата её оговаривать. Помешает-де он их счастью, сестре позавидует. Так не лучше ли его извести, сжить со свету белого.
Царевна сперва не соглашалась, плакала, а потом к обманным словам склонилась. Всё исполнила, что змей наказывал.
Брат с охоты возвращается с богатой добычей, а сестра спрятала змея, сама легла и охает, стонет.
— Ох, братик-любчик, всю меня ломит, занедужила крепко. А сон мне снился, будто есть от болезни снадобье. Одно оно от не минучей смерти меня избавит. Надо вырвать у живой лисицы, у живой волчицы да у живой медведицы по три волоска. Те волоски сжечь, в воде пепел размешать и выпить. Да где же такое достать-сыскать!
— Достану. Для любимой сестры и жизни не пожалею!
Не пил, не ел царевич, отдыхать не стал, лук за плечо закинул, опять в лес отправился. Только к опушке подошёл, слышит — гудит шмель, гудит, над головой вьётся. То в сторону полетит, то опять вернётся, будто зовёт куда-то. Смотрит царевич, у шмеля нижние крылышки вроде бы подпалены.
«Эге, — думает, — да ведь это знакомец давний, приятель верный. Пойду за ним».
Идёт царевич за крылатым проводником, ручей перешёл, болото перебрёл, гарь пересёк, оглядывается вокруг, удивляется: сколько по лесу исходил, охотясь, а в этих местах бывать не доводилось! Вдруг видит, в лесной глуши, в зелёной тиши стоит Хатка-невеличка, а с порога девица-красавица улыбается ему приветно.
— Здравствуй, царевич, знаю, знаю, куда идёшь, чего ищешь, а ты не знаешь. Зло за тобой по пятам ходит, а ты к добру придёшь. Нелёгкое дело затеяно, да я тебе помогу.
Повернулась, вошла в хату и вынесла царевичу бандуру с золотыми и серебряными струнами.
— Добрая бандура, — говорит царевич, — да я на ней играть не умею.
— А ты попробуй! — девица в ответ.
Тронул царевич струны, и зазвенели они, запели так дивно, что всё в лесу замерло, птицы замолкли, ветерок затих.
— Теперь иди, — сначала налево, потом прямо, потом направо, потом прямо. А как выйдешь на полянку, заиграй — сам увидишь, что будет.
Разыскал царевич ту полянку, стал посредине, заиграл на бандуре. И вышли из пущи-чащи лесной лисица с лисенятами, волчица с волчатами и медведица с медвежатами. Уселись все перед царевичем, уши развесили, слушают. А как кончил царевич играть, вздохнули и сказали разом:
— Ладно-складно играешь, проси, чего пожелаешь. Не зря же ты сюда пришёл.
— Ни много, ни мало у вас прошу, по три волоска со шкуры дадите, спасибочко вам скажу.
Подошли лисица, волчица и медведица, загривки подставили. Царевич вырвал у каждой по три волоска и спасибо сказал. Тут медведица говорит:
— Чуем, чуем, зло за тобой гонится, не спастись тебе одному. Так отдадим мы тебе своих старших сыновей, чтобы верно служили, добрыми помощниками были.
А сестра со змеем пируют в хате, думают — нет уже на свете царевича, растерзали его хищные звери. Глянули в оконце, видят, царевич идёт, несёт сестре-изменщице девять волосков, а за ним бегут три помощника. Испугался змей, иголкой обернулся, в стену воткнулся. Сестрица на лавку легла, стонет.
Вошёл царевич, к сестре кинулся, утешает её, а у зверей шерсть дыбом стоит, рычат они, на стенку кидаются. Прикрикнул на них царевич. Сжёг волоски, сестру напоил водой с пеплом.
Поднялась она с лавки, по хате походила, а к вечеру пуще того разохалась.
— Ой, неможется, не жить мне на белом свете!..
— Чем же тебе помочь? — спрашивает сестру царевич.
— Есть, есть помощь, да за горами она далёкими, не достать. Растёт там в саду яблоня, а на яблоне яблочки целебные. Только не ходи туда, пропадёшь-сгинешь, назад не вернёшься. Лучше уж я умру!
— Сестричка моя любимая, одни мы с тобой остались. Или оба живы будем, или погибать обоим!
Ночь переночевал царевич, раным-рано встал, верных слуг-зверей кликнул, бандуру прихватил и в путь пустился.
Идёт и думает — где те горы, где сад, что сестра говорила?
Может, та девица-красавица знает дорогу? И не заметил, как принесли его ноги ко вчерашней хатке-невеличке.
А девица уже на пороге его поджидает, улыбается приветно. У крыльца конь стоит осёдланный. Узнал царевич того коня — хвост у него чуть-чуть подпалён и грива золотая.
— Садись на коня, — девица говорит, — он дорогу знает, туда принесёт, куда тебе надобно.
Скачет конь с царевичем, за ними лисица, за лисицей волк стелится, за волком медведь переваливается, еле поспевает. Долго ли, коротко ли, а заслышали шум и гром, увидели огненное зарево. Две горы меж собой бьются. То раздвинутся, то опять сшибутся — пламя вздымается к небу, камни во все стороны с грохотом летят. Лисица затявкала, волк завыл, медведь зарычал. Конь попятился, на задние ноги осел.
Взял царевич в руки бандуру, пальцы на струны положил и заиграл. Рассеялся дым, в ясное небо ушёл, пламя улеглось, горы раздались и стали недвижно. Открылся вглубь каменный проход. Царевич тронул поводья, конь птицей вперёд полетел. Распахнулось ущелье, долина перед ними лежит. Вся зелёная, от цветов земля пестра, от плодов деревья гнутся. А ближе всех яблоня растёт, и висят на её ветках всего три яблока.
Подъехал царевич к дереву, хотел все три яблочка сорвать, а сорвал одно. Ну как, думает, ещё кому понадобятся!
Только назад из ущелья выехали, опять горы сшиблись, сильней прежнего бой между ними кипит. И чего они не поделили — кто знает!..
У опушки леса, у берега моря соскочил царевич с коня, погладил его по золотой гриве и сказал: «Скачи сам куда знаешь, своей хозяйке милой от меня низкий поклон передай!» Заржал конь и ускакал. А царевич домой отправился.
Вошёл в хату, глядит — сестра его любимая лежит совсем хворая. А на столе еды понаставлено, будто пировали тут недавно. Удивился царевич, однако ничего не спросил, подал сестре яблочко.
— Спасибо тебе, — сестра говорит, — только выгони зверей диких из хаты, а то покою не дадут!
И вправду, медведь, волк и лисица ровно бешеные рычат, воют, на стену кидаются, будто лютого врага чуют, разорвать хотят. А в стену воткнута всего-навсего иголочка тонкая. Рассердился царевич на своих помощников, прикрикнул, выгнал их вон из хаты.
Надкусила сестра яблоко — улыбнулась, половину съела — ноги с лавки спустила, а как догрызла его до конца — встала, принялась, изменщица, брата яствами угощать.
— Ешь, братик любимый, через силу тебе наварила, напекла…
Лёг царевич усталый спать, крепко заснул. Иголка из стены выскочила, змеем поганым обернулась. А царевна не змея видит — парубка статного, чернобрового. И держат они совет, что делать, как царевича верней извести.
— С ним с одним я бы справился, — змей толкует, — прост он сердцем, доверчив, да звери меня чуют, их не обманешь. Давай вот как сделаем… — И стал ей на ухо нашёптывать злые слова вперемешку с ласковыми.
Не согласишься, — говорит, — брошу тебя навсегда, ни когда меня не увидишь!
Просыпается утром царевич — сестра совсем плоха, жалобно брата просит-молит:
— Братик любимый, смерть моя не за горами, а за плечами. Только одно спасение и есть: стоит на холме над морем мельница-чудесница. Само там зерно насыпается, само мелется, само отбивается, сама мука месится, на сковородку само тесто наливается, сам блин со сковороды сваливается. Съела бы я того блинка, сразу бы от хвори избавилась.
Вздохнул царевич.
— Ох, сестричка, себя ты жалеешь, а меня нисколечко, — отвечает. — Ну, да будь по-твоему.
В этот раз девица-красавица из знакомой хатки-невелички в лесу не коня в помощники царевичу дала, а вола ему вывела, того самого, что его с сестрой когда-то от змея спас.
Отправились они в путь. Вол не торопится, еле копыта переставляет. Ступит ногой, переступит другой — семь вёрст долой, а споткнётся — так и все десять пронесётся. Верные слуги — лисица, волк да медведь — во всю прыть вдогонку бегут, поспевать едва поспевают. Путь долгий, а сказка коротко сказывается — добрались они до того холма, где мельница-чудесница стоит. Заперта дверь дубовая на засов железный, на замок кованый. А ключ неведомо где.
Не стал царевич долго раздумывать, струны на бандуре перебирает, а они отзываются, то жаворонком звенят, то как горлинка стонут. Спал замок, засов отодвинулся, дверь распахнулась. Да что толку! За первой дверью вторая дверь наглухо заперта. Открылась от звона струн и эта — а там третья дверь, и опять крепко замкнута. Двенадцать дверей оказалось на мельнице, а все царевич открыл своей песней, внутрь вошёл со своими верными слугами.
Как сестра царевичу говорила, так всё и есть — само зерно мелется, жерновами перетирается, сама мука месится, само тесто на сковородку льётся, сам блин со сковороды сваливается. Схватил царевич один блин — и назад. Как из двери выбежит, она за ним разом захлопнется, на засов задвинется, на замок запрётся. Все двери пробежал, оглянулся, а зверей-то, помощников верных, и нет! Один вол его поджидает, головой рогатой качает и мычит:
— На блины польстились твои помощники, за тобой не поспели, теперь не скоро выберутся.
— Что же делать! — царевич отвечает. — Мне время дорого у меня сестра больна! Вылечу её, вернусь за ними!
Пустились они обратно.
А сестрица-изменщица со змеем за столом сидят-пируют, нет-нет да в окошко поглядывают. Увидели, как царевич домой возвращается, сестрица ахнула, змей засвистел-зашипел:
— Нет на него погибели! Звери его не растерзали, горы не зашибли, огнём не спалили, мельница дверьми не защемила! Хорошо хоть то, что один идёт, без своих верных помощников.
Подошёл царевич к дверям своей хаты, а навстречу ему давний враг выполз — змей окаянный. Разинул огненную пасть, лапы растопырил, хвостом по земле бьёт.
Испугался царевич, не за себя испугался — за сестру любимую. Закричал громким голосом:
— Берегись, поганище, коли сестру обидел, я с тебя три шкуры спущу!
Тут и кинулись они друг на друга, схватились врукопашную. Смертная битва меж ними идёт — всю траву кругом истоптали, деревья поломали. То бьют оба наотмашь, то один другого мёртвой хваткой душит… Никто одолеть не может…
Однако стал уставать царевич. Одежда на нём дымится, кровь ручьями течёт, и в руках силы убыло. Вдруг видит — на крыльцо сестра его выбежала, живая, невредимая. Попросил он её:
— Родимая сестрица, подай воды напиться!
Принесла сестра ковшик, да подала воду не брату, а змею лютому. Понял тут царевич измену — и вовсе силы его покинули.
Откуда-ниоткуда взялся — прилетел шмель, над царевичевой головой вьётся-гудит:
— Съешь блин, царевич, съешь блин! Держись крепче, рази метче, твои верные слуги все двенадцать дверей прогрызли, на волю вышли, к тебе на помощь спешат!
Змей напился, а царевич блин проглотил — опять у обоих силы равные. Пуще прежнего бой закипел! Землю ноги их топчут — холмы взрыли, кровь течёт — овраги-буераки промывает.
У царевича кулаки, а у змея лапы когтистые, у царевича дыхание чистое, а у змея дых огненный…
Снова у царевича силы на исходе, вот-вот змей победит. Да слышно уже, как невдалеке лисица тявкает, волк воет, медведь рычит. Дрогнул змей, оглянулся… Изловчился царевич и мигом схватил змея за глотку. Тут и верные помощники подоспели — кто за хвост, кто за лапы—растерзали змея! И не заметили они, как сестра-изменщица змеев зуб острый подобрала и спрятала.
Отёр царевич с лица кровь и пот, лисицу погладил, волка по загривку потрепал, медведю лапу пожал. Потом вздохнул тяжело и сказал сестре:
— Не хочу я гнев копить, на тебя глядя. Лучше уйду! Тогда вернусь, когда твоё зло забуду.
Взял он два цебера — два ведра деревянных, около сестры поставил.
— Вот посмотрю, — говорит, — по ком ты больше слёз прольёшь! Будешь по мне плакать — слёзы лей в правое ведёрко, по змею своему окаянному — в левое.
Повернулся и ушёл.
И звери, слуги верные, с ним. Да не позади царевича, а впереди несутся, будто сами знают, куда его сердце зовёт.
Девица-красавица, что в хатке-невеличке жила, встретила его приветливо, раны обмыла, накормила, напоила, отдохнуть уложила. Что долго рассказывать! Скоро они свадьбу сыграли. Гостями на той свадьбе были лисица, волк да медведь. Думаете — и всё тут? Так нет же! Ещё вы помощников позабыли — шмель, конь и вол тоже с ними пировали.
Веселились они, всякий на свой лад, как мог, песни пел. А когда царевич в руки бандуру взял, пляс пошёл, так что земля загудела, деревья закачались.
Отгуляли, отпировали и зажили мирком да ладком. Сколько-то прошло времени, и сказала молодая жена мужу:
— Одна у нас родня — тебе сестра, мне золовка. Как ни суди, ни ряди, а навестить надобно.
Долго раздумывать не стали, сели вдвоём на златогривого скакуна и отправились. Ну, и слуги верные за ними.
Входят в хату, смотрят — сидит сестра на лавке, льёт слёзы, да все в левое ведёрко, змеево. С краями оно уже полно. А братнино ведро до того пересохло, что обручи лыковые с него спали и всё оно по досочке рассыпалось. Видать, ни одной слезинки туда не уронила. Покачал головой царевич горестно, хотел было назад повернуть…
Тут сестра-изменщица встрепенулась, стала просить-уговаривать хоть недолго погостевать, в хате ночку переночевать. Голос-то ласковый, да на сердце злоба лютая!. Поверил ей спроста царевич, и молодая жена-красавица поверила. Звери правду чуяли, рычали, да их не послушал никто. Вечер скоротали за беседой, а к ночи, как стала им сестра постель стелить, положила царевичу под подушку змеев зуб, тот, что до поры хранила.
Едва лёг царевич, выскочил зуб из-под подушки и пронзил царевичу сердце. Только вскрикнул он, приподнялся и упал мёртвый. Сестра-злодейка глянула — усмехнулась, звери завыли, заголосила молодая жена:
— На кого меня покинул одинокую!.. Открой ясные глаза, улыбнись приветно, голубь мой сизокрылый!.
Обняла его и поцеловала. Мигом ожил царевич, мигом на резвые ноги встал. А жена его красавица побелела вся и упала бездыханная. Спасла мужа — на себя его смерть приняла.
Тут бросился вперёд медведь, верный слуга. Лизнул свою молодую хозяйку в уста и сам дух испустил. А она глаза открыла.
— Не бывать медведю отважнее волка! — волк зарычал, И лизнул медведя. Медведь ожил, волк с жизнью расстался.
Стоит лисица над мёртвым волком и сама с собой говорит:
— Лизнуть-то его недолго, да меня лизнуть некому! Неохота с ясным солнцем прощаться! И волка жаль!.
Недаром говорится, что хитра лисица, весь свет насквозь пройдёт, кого хочешь вокруг пальца обведёт. Вскочила она на лавку, легла, голову свесила и лизнула волка. Змеев-то зуб из волчьего сердца выскочил, а в лису не попал: лисица на лавке была, вот зуб и воткнулся в доску.
Теперь все целы, все живы!
— Ну, сестра, — сказал царевич, — за такое злодейство лютой смерти предают. Да не могу на тебя руку поднять.
— одной мы с то бой крови, от одного отца, одной матери. Живи, как знаешь, а мы тебя навек покидаем!
Взял жену за белую руку, слуг своих кликнул и ушёл. А сестра им вслед кричит:
— Жива не буду, а отомщу! Схороню зуб до нужного часа, ты не придёшь, так я тебя найду!
Подбежала к лавке, принялась зуб теребить, из доски выдёргивать. Выдернула, вырвался он у неё из пальцев и проткнул её чёрное сердце насквозь. Пришёл ей конец!
И сказке конец пришёл!